Почти каждый день я спускаю на воду свой швербот и думаю про суд и про всем известных девчонок, которых накрыла безжалостная стихия. У стихии нет логики, сочувствия, понимания. Она не предложит вам перемирие, не снизит порывов ветра, чтобы дать время пристать к берегу не сев на камни. Люди могут быть так же чудовищно безжалостны и дики, как природа, которой они восхищаются. Их гнев часто неконструктивен и подчиняется неким биохимическим реакциям в организме, как порывы ветра следуют лишь законам физики. Правда, ветер честнее, он не ищет нелепых оправданий своим действиям.
Знал я одного деда, звали его Василий. Когда он с друзьями участвовал в уличных драках, он бился не за правду или за веру. Это была битва двор на двор, и их ненависть была направлена на тех, кто не с ними. Стенка на стенку, до первой сломанной воли. Растоптать всякого, кто не похож, кто не следует местячковым традициям, а попросту не на той стороне. Суд в Хамовниках — это та же драка двух дворов, и уже почти не осталось сторонних наблюдателей, тут уже не до перекура и взгляда со стороны. Ты либо там, либо здесь. Полстраны судит, полстраны защищает. И, защищая девчонок от тупой стихии, мы уже не помним о том, что, может быть, они покоробили и наши чувства. Осталось только черное и белое, никаких полутонов.
Дед Василий, будучи рядовым срочной службы Советской Армии, по воле случая служил вместе с парнем с той стороны района. И вот они уже земляки, и нет ни малейшего повода ненавидеть друг друга. Просто тогда так было надо, иначе назвали бы трусом, предателем. Не пошел за своими. А свои тянули на бессмысленную драку, вплоть до поножовщины. А потом была война. Дед Василий вернулся в свой двор седым и с одной целой рукой, а другой — по локоть. Он пристрастил меня к парусу и научил, что люди страшнее стихии. С нее спросу никакого, а люди много говорят о человеколюбии, милосердии, сострадании, а потом ненавидят друг друга за форму носа. За веру. За отсутствие веры. Сжигают в печах и травят газом. Лишь за то, что ты с другого двора.
Я один из многих, человек своего поколения, которое сейчас на перепутье. Поколения, которому все же придется сделать окончательный выбор — где мы и с кем мы. А главное, кто мы? Те, кто отсиживается в порту, как только подует северный ветер, или те, кто ставит парус в любую погоду? Боимся ли мы новой российской Фемиды или, может быть, сами с радостью затопчем любого, кто попадется нам под ноги? Как те, кто с крестом и мечом несет людям любовь и веру, отбрасывая отрубленные головы инакомыслящих в ближайшие канавы.
... По соседству с лодочной станцией есть большая сцена, поставленная еще в 1885 году. На ней шел бесплатный концерт, и оркестр играл симфонию №7 Бетховена. Вокруг шумел город: машины басили выхлопными трубами, в небе выдавали трели лопасти вертолета, скрипели в верхнем регистре раскладные стулья и мотоколяски множества инвалидов, приехавших из соседних дворов и районов. Седьмая симфония продолжала звучать так же, как и в 1811, когда она была написана, и так же как и в 1990 году, когда Леонард Бернстайн дирижировал оркестром в свой последний раз. Вселенной, Природе, Богу, по большому счету, нет дела до людей с их предрассудками и нелепыми правилами.
Знал я одного деда, звали его Василий. Когда он с друзьями участвовал в уличных драках, он бился не за правду или за веру. Это была битва двор на двор, и их ненависть была направлена на тех, кто не с ними. Стенка на стенку, до первой сломанной воли. Растоптать всякого, кто не похож, кто не следует местячковым традициям, а попросту не на той стороне. Суд в Хамовниках — это та же драка двух дворов, и уже почти не осталось сторонних наблюдателей, тут уже не до перекура и взгляда со стороны. Ты либо там, либо здесь. Полстраны судит, полстраны защищает. И, защищая девчонок от тупой стихии, мы уже не помним о том, что, может быть, они покоробили и наши чувства. Осталось только черное и белое, никаких полутонов.
Дед Василий, будучи рядовым срочной службы Советской Армии, по воле случая служил вместе с парнем с той стороны района. И вот они уже земляки, и нет ни малейшего повода ненавидеть друг друга. Просто тогда так было надо, иначе назвали бы трусом, предателем. Не пошел за своими. А свои тянули на бессмысленную драку, вплоть до поножовщины. А потом была война. Дед Василий вернулся в свой двор седым и с одной целой рукой, а другой — по локоть. Он пристрастил меня к парусу и научил, что люди страшнее стихии. С нее спросу никакого, а люди много говорят о человеколюбии, милосердии, сострадании, а потом ненавидят друг друга за форму носа. За веру. За отсутствие веры. Сжигают в печах и травят газом. Лишь за то, что ты с другого двора.
Я один из многих, человек своего поколения, которое сейчас на перепутье. Поколения, которому все же придется сделать окончательный выбор — где мы и с кем мы. А главное, кто мы? Те, кто отсиживается в порту, как только подует северный ветер, или те, кто ставит парус в любую погоду? Боимся ли мы новой российской Фемиды или, может быть, сами с радостью затопчем любого, кто попадется нам под ноги? Как те, кто с крестом и мечом несет людям любовь и веру, отбрасывая отрубленные головы инакомыслящих в ближайшие канавы.
... По соседству с лодочной станцией есть большая сцена, поставленная еще в 1885 году. На ней шел бесплатный концерт, и оркестр играл симфонию №7 Бетховена. Вокруг шумел город: машины басили выхлопными трубами, в небе выдавали трели лопасти вертолета, скрипели в верхнем регистре раскладные стулья и мотоколяски множества инвалидов, приехавших из соседних дворов и районов. Седьмая симфония продолжала звучать так же, как и в 1811, когда она была написана, и так же как и в 1990 году, когда Леонард Бернстайн дирижировал оркестром в свой последний раз. Вселенной, Природе, Богу, по большому счету, нет дела до людей с их предрассудками и нелепыми правилами.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
ВНИМАНИЕ: наше мнение не совпадет с Вашим на 100%